Ландаун и Конслаев - Валерий Ланин

А у вас там в Кургане что ли и газет нет? Ландауна в них, м.б. и не печатают за его хитрости всякие не хорошие, но м.б. напечатают Пысина Б. Б-ча (Бориса Борисыча)? В Перми я так и не смог пристроить ни одного его рассказа.

В последнем письме ты пишешь, что текста предыдущего письма о да Винчи ты не помнишь и копии не имеешь. Это ты напрасно. Переснять твоё письмо и тебе же, что ли, переслать? М.б. мне самому написать от твоего имени? (с использованием твоих соображений.)

Тот же из «Местного времени», что опубликовал твою «Краеугольность», напечатал и обо мне статью. Тоже присовокупляю (копию). Получал ли ты Лида Галустова? Кажется, я посылал. А письмо моё в «Уральской нови» с критикой ихневого дзен-буддизма?

Статью Немзера на Нину («Мёд») тоже прилагаю. Есть ещё моя статейка «Учитель иврита по дороге из Иерусалима», но я уже боюсь пихать в один конверт, – не было б лишку.

Может тебе надоело в Кургане? Приезжай, отдохнёшь от него немножко.

Конверт получился слишком тонкий. Доложу для толщины:

Популярные мысли. О сущности

Сама по себе сущность непрерывна. Всякое нарушение этой непрерывности абсолютно произвольно в онтологическом смысле, ибо форма не способ существования сущности, а способ её обнаружения; форма – способ существования сущности для кого-то, способ её описания. Цельность оформленной сущности существует только в том смысле, что она представляет единство способов обнаружения и того, что с их помощью обнаруживается. Именно в этом смысле «сущность формальна, а форма – сущностна»: здесь схвачен момент единства онтологического и гносеологического, речь идёт не о сущности, а об оформленной сущности.

Коль скоро мы о чём-то говорим, мы говорим, естественно, об оформленной сущности. Всякое достижение человеческой мысли, между прочим, является оформлением чего-то такого, что раньше было неоформлено, глобально, сущностно.

Конечно, всякая форма выступает в оформленной ею сущности (в результате) и в качестве содержательного момента, поскольку нарушает присущую ей глобальность, «сдвигает» её, вырывает из целого и вносит в неё онтологически произвольные характеристики. И мы получаем неразложимую на форму и сущность «оформленную сущность» – результат познания.

Любая система объективации мира (оформления) в принципе может охватывать только какую-то незначительную часть и при экспансии, естественно и закономерно, впадает в абсурд, исчерпав область своего применения. «Принципиально статистический мир», «элементарная длина» и – с другой стороны – «расширяющаяся вселенная», «первичный взрыв». Где же был мир до первичного взрыва? Получается так, что его вроде бы вообще не было. В лучшем случае можно услышать глубокомысленное заявление: «Этот вопрос не имеет смысла». И это даже верно, если мы говорим «изнутри» способа объективации, хотя, разумеется, можно говорить только о том, что объективируется. Но можно говорить об ограниченности любой объективации и её онтологической произвольности. И когда мир на каком-то рубеже «заканчивается», «исчезает», то это вовсе не пресловутое «исчезновение материи», а выход за границы принятой системы объективации.

Познание углубляется не только в природу, но и в самоё себя. На каждом следующем шаге познания доля онтологического уменьшается, возрастающие трудности всё более оказываются связанными с внутренними проблемами самого познания и его аппарата. Диалектика познания здесь в том, что, уменьшаясь в каждом следующем шаге, доля онтологического в нём стремится к нулю, т.е. в том, что, в конце концов, познание приходит к своему пределу, концу – к своему отрицанию.

Да, и мой «Бродский»

Можно, конечно, отдаться языку и следовать за ним. И, разумеется, в результате могут быть записаны образы и мысли как бы превосходящие наше наличное самосознание. И результат этот, полученный вроде бы с нашим участием, может потребовать от нас же достаточно больших усилий и времени для его усвоения, понимания. Здесь Бродский прав. Но есть ведь и совсем другое мышление, которое как бы заранее знает, какой язык, какое выражение, формулировка ему нужны. Но знает отрицательно и поэтому как только язык отклоняется, его останавливают, возвращаются и начинают сначала. Есть простой и всем известный частный случай такого мышления: вспоминание стихотворной строчки, фамилии, слова – забытого, но не совсем: нам точно известно, что предлагаемые слова – «не те». И если в первом случае язык как бы сам изобретает, то во втором идут поиски такого языка, который был бы «то» т.е. в первом случае «поиск языка» /язык ищет/, а во втором случае «поиск языка» /ищется подходящий язык/: С позиции поиска языка – поиск языка часто /пожалуй, что и всегда/ выглядит как нечто непрофессиональное, по крайней мере – предварительное. Поиск языка заканчивается /если заканчивается вообще/ его обретением, формулированием того, что до этого было внеязыковым, – предмет мысли и ее результат /формулировка/ совпадают. Поиск языка предполагает наличие размытого, до конца не уясненного предмета мысли, а ее результатом оказывается множество приближающихся, но всегда неточных формулировок; реальный результат – это их общее, которое так и осталось несформулированным. Поэтому поиск языка заканчивается лапидарной формулировкой, а поиски языка, в сущности, вообще не оканчиваются, они могут быть продолжены как угодно долго; мысль путается, кружится, возвращается, но никогда не способна обнаружить свой идеальный образ.

«Думай о смысле, а слова придут сами». Это Кэррол, даром, что он – самый знаменитый игрок словами. Бродский придерживается прямо противоположной философии /: «Думай о словах, а смысл придет сам»? / и, видимо, полагает, что тот, кто думает о смысле – это, по меньшей мере, – не художник, а может и вообще никто, поскольку думать могут только слова.

И о Бродском можно сказать хорошее. И, может быть, самое хорошее, что можно сказать о писателе, тем более – о поэте: он конченный человек. Но и самое плохое: тоже можно сказать сейчас: конченный поэт. А ведь и человеком теперь не станешь.

Я могу легко себе представить, что Бродский со всем вышеизложенным согласится и грустно отметит, что опять его не поняли. А если сказанное в самом деле верно, то тем грустнее, что автор этих справедливых соображений ничего не понял…

Освещенная вещь обрастает чертами лица

Иосифа Бродского,

Который ее освещает…

Ландаун – Конслаеву

Заценил Пысина. И передал его в «КиК» (газета «Курган и курганцы») лично писателю В. В. Веселову. Вячеслав Владимирович при мне прочёл «Письмо Солярису». Пообещал опубликовать. Он «логико-философский диктант» на днях опубликовал, что вселяет надежду и в «Соляриса».

Другой Владимирович (Мирошников-Коляда и одновременно мой тёзка) взялся описывать жизнь Ландауна. Уже накатал на целую книгу. Мне нравится. Даю кусочек:

«Кошка бежала по улице, но внезапно остановилась и побежала в обратную сторону. «Ни хрена себе! – удивился Ландаун. – Ведь не забыла же она ключи от дома».

Кошка скрылась за углом. Ландаун бросился за угол, чтобы посмотреть, чем она там занимается. Но кошки уж след простыл…

Что бы ни вело кошку вперёд – запах, звук, любой внешний раздражитель – он не мог развернуть её вот так сразу назад. – Подумал Ландаун. – Значит, у кошки есть внутренние мотивы, есть внутренний мир. Она – не автомат. Здорово! – Вдруг обрадовался он.

А человек? – Спросил вслух Ландаун. – Часто ли человек может позволить себе развернуться? Ох-хо-хо! Наши социальные роли – начальника, подчинённого, мужа, друга, прохожего – нам это определённо не позволят сделать.

Ландаун повернулся, чтобы идти обратно. Но поскольку он никуда и не шёл, этот поворот ничего не значил.»

Привет родителям.

Раскрываю тебе страшную тайну: Ландаун триипостасен: собственно Ландаун как таковой, некто Полуэктов и, наконец, Александр Малярчук-Ланин или Ланин-Малярчук, что генетически почти неразличимо…

А. Малярчук готовит к выпуску в свет «Трапезу антропофагов», сочинение Ланина «Выйти из класса во время диктанта» опубликовал Веселов в «КиКе», как я тебе уже докладывал.

Татьяна Геркуз, я слышал, ещё и танцует. Талант бесспорно.

Конслаев – Ландауну

Привет! Посылку и письмо получил, спасибо. Хотя, м.б. (может быть), меня несколько расстроило, что это случилось так быстро. Ответ я напишу, но т. к. (так как) это дело серъёзное и может сколько-то затянуться, то этой открыткой о сём уведомляю.

Привет жене.

«Немного расстроила» (так я написал в открытке?) меня, конечно, не критика или там неприятие. Как раз полное приятие говорило бы о том, что я, собст., ничего не сказал и мне осталось бы только выбросить свои заметки в корзину (я и выбросил из них 2/3, показавшиеся «лежащими на поверхности», слишком «общепонятными»). Пожалуй, я не могу даже сказать, что стремлюсь быть понятым, – в конце концов, это тоже внешняя, посторонняя к сути дела цель; можно стремиться, видимо, только к тому, чтобы сказанное было как можно ближе к тому, что ты собираешься сказать, хотя полученная в результате ясность сплошь и рядом оказывается на посторонний взгляд мутной или пустой (В «Темах для медитации» есть такой пассаж Н. Бора: «Когда человек в совершенстве овладевает предметом, он начинает писать так, что едва ли кто-нибудь ещё сможет его понять»).